воскресенье, 17 ноября 2013 г.

Рассказ старого урки


...А тебе ещё раз говорю - от баб все беды!

Ты не базлань, и сиди и впитывай. Я пожил много, и повидал - достаточно... Но, чего мне свою душу распахивать? Я про себя много, чего порассказать-то могу... Но зачем? Там более, что о том, какие бабы стервы, и сколько, через них нормальных бродяг пострадало, столько историй по миру ходит... С даааавних времён.

Чего? Рассказать тебе? Ну, ладно, слушай, может в жизни и пригодится.. И не будешь, как молодой дурачок, слюной капать при каждой смазливой юбке.

История эта давно случилась.

Жили на Руси люди - семья у них была. Маруху-то Натахой звали, а мужика ейного - Сашком, кликали...

Ну, ясное дело, Натахе-то и платья нужны всякие, и побрякушки, и туфли... И в свет её выводить надо. Сашка-то усирался, вкалывал, как проклятый... ПисАл он, чего-то там. Таскал в разные журналы... Не, иногда, чего-то там тискали в книжках разных. Даже знали его, уважали... Но, кореша СашкУ говорили, мол, ох, смотри, твоя вертихвостка не доведёт тебя до добра... Уже и детки у них были, а она всё на мужиков разных зенками своими бесстыжими стреляла.

И тут, познакомилась она с одним. Ну, я уж не помню, как и звали его... Точно, что иностранец. То-ли немчура, то-ли лягушатник... И звали его...

Вроде, как Эдуард, что-ли... Не помню. Ну, не суть. Вспомню - скажу.

Так вот этот хмырь,Эдик, он, падла, кручёный-верчёный был... Хабар через границу таскал... Ну, конрабандист, значит... И Натахе то одно, то другое притаранит... А та и рада! И жопой перед ним и так, и этак крутит.

И говорит, мол давай, я с тобой сдёрну от мужа своего, осточертевшего. Заживём на славу... Ну, Эдик-то в думку и впал... У него на чужбине, вроде, как своя невеста имеется... Да и с лавэ не шибко густо было на тот момент... Короче, весь в раздумьях, подписывается он на дело одно. У одной братвы товар забрать, и другой перекинуть. Морем там надо было.

Ну, загрузились они и поплыли. А, аккурат, перед отплытием, пахан тамошний, попросил его маляву передать. Ну, там, кому и товар скидывать будут... Уж не знаю, что там за тема мутная была, но в малаяве той, пахан писал другому пахану, что мол, надо дело замутить... И расписывал, что да как. И главное, писАл, чтоб ни одна живая душа не прознала.

Ну, а Эдик-то, весь в думках об марухе своей, когда они товар-то скидывали, возьми да и трепани по-запарке смотрящему тамошнему, что мол, я местному законнику весточку притаранил. От того-то и того-то. Что там за тёрки у них были - не знаю. Ну, у тех - местных. Но, по их басурманским понятиям, подляну человеку сделать через мусоров - не западло. И слил смотрящий, за блага для братвы местной, лягавым, Эдика с потрохами.

Скрутили тому ласты, и забили на срок немалый на крытку.

А Эдик просто в непонятках, что мол и почему.... Местная-то невеста, ждать не стала. Тут же замуж выскочила! Ну, ясное дело - баба. А Натаха же и не знает - куда её мил дружок подевался. Только злобу лютую копит и на Сашке свою желчь вымещает... Совсем со свету сживает.

А Эдик-то на побег решился. В одной камере сидел со старым законником. Тот, общак держал, и когда его на зону падлы-кореша, по-подставе, слили, так и не раскололся. А тут, послушал Эдикову историю, и говорит, мол, знаю я эту падлу - смотрящего. Подставили, мол, тебя... Я, говорит, скоро в ящик сыграю, так ты на моё место заберись, когда меня вертухаи на кладбИще потаранят, и сдёрни потом. И про общаг заныканый, всё Эдику поведал.

В общем, как задумывали, так всё и получилось. Сдёрнул Эдик с крытки, общаг прихватил... С местными обидчиками своими разобрался. Ну, когда бабки на кармане, оно не сложно. И к Натахе в Россию ломанулся. А та, блядища, и рада...

В общем – застукал их Сашка – благоверную свою с Эдиком. Нет бы – завалить обоих... Но, он же, падла, благародный... Давай, типа, стреляться... Это из-за бабы-то? Дурачок.. Ну, и чего, чего? Завалил Эдик Сашка...

А народ-то Сашу любил, уважал... О! Вспомнил! Пушкин у него фамилия была. Даааа... А у Эдика этого – Дантес. Ну, и сдёрнул Дантес из России, пока его пацаны за Сашку не порвали...

А маруха Натаха,так и осталась у разбитого корыта... Потому, как, на кой хер она Дантесу нужна? С детьми и проблемами. А у Эдика-то бабок немеряно...

Вот так-то... Ещё раз говорю – от баб все беды!

суббота, 29 июня 2013 г.

Записки старого дивана

- Да, ладно, Николаич! Ща последнюю ходку, и – шабаш! Ты купил? Ну, класс! Без меня там всё не выпейте!! А чё – Серёга??? Чё– Серёга!!?? Серёга никогда не опаздывает!– здоровый парень, сверкнув полнозубой улыбкой, лихо крутнул баранку левой рукой, въезжая в арку старого «колодца» угрюмых, серых, старых домов. Спрятав телефон, выбросил в окно окурок, и плавно тормознув у мусорных баков, возле которых лежал здоровый, видавший всякое , но с виду целый и крепкий диван, выпрыгнул из машины, на ходу натягивая толстые перчатки.
Ой, шалём!
Что? Да, ладно тебе – большая табуретка. Ох, ох, ох... Обеденный стол! Объеденный стол, я бы сказал... И что ты всегда ворчишь? Ах, ты был сделан на комбинате Мосбельторга. Понимаю... Тем не менее, хоть я был сделан тоже, не еврейскими руками, но добротными немецкими, внесли нас сюда одновременно. Да, я помню это время. Я скажу больше – я помню таки этот самый день! А ты помнишь? Как веселились, и были счастливы Роза и Миша? Конечно, разве же ты можешь это помнить... По-поводу новоселья был такой банкет... На тебе столько всего стояло. Даже я, обонял всей свой обивкой, как пахнет риба-фиш и кнедлики... Нет, тебе было ближе, это – понятно. Но, когда дядя Фима пролил первую за вечер румку, за которой, были таки многожды, воспоследовали, другие пролитые... Ты – нажрался! Не надо мине твоих мансов... А прекрасно видел, как тётя Хая толкала под руку дядю Фиму, всякий раз, когда он, бедный, пытался поднести ко рту эту несчастную румку... И всякий раз, опрокинув её на тебя, он в отместку наливал стакан и выпивал, злобно зыркая на негодующую супругу... А ты впитывал, впитывал...
Ой, это был такой празник... Новоселье!! И гости разошлись под утро... И ты, хоть у тебя от беспробудного пьянства в тот вечер, вспучивалась фонировка и скрипели вконец разболтанные шурупы, стойко держал на себе всю эту гору грязной посуды и недоеденных салатов... И то, как на мне Миша жадно любил Розочку в ту ночь – тебе осталось невдомёк. О, я бы мог рассказать про эту ночь! Но зачем? Тебе трудно понять... Что? Они и на тебе друг друга любили? Да, это было один раз... Молодость, молодость... Она толкает людей, порой, делать безумства... Почему "безумства"? Потому, что ему было неудобно! Он у нас был невысокий, а ты, со своими вычурными и несгибаемыми конечностями, не мог им в этом помочь. Слава Богу, что в доме есть я! И, хоть мне это было порой тяжело, но я изо всех сил старался не потревожить молодых ни скрипом обивки, ни стоном пружин... Они молодые, разве же я это не понимал?
И на следующий день, после празника новоселья, когда Миша прибежал домой к вечеру весь бледный, а Роза рыдая, собирала на тебе ему еду в мешок... Я понимал, что мне придётся тяжко... Не знаю почему, но всеми своими заклёпками чувствовал, что это будет ещё та ночка... И я таки был прав! Я опять старался помочь молодым.. Не скрипел, не впивался в их тела пружинами, прогибался, как только мог... И я не понимал, почему время от времени, они переставали любить друг друга, и Роза громко, навзрыд плакала... А Миша безуспешно пытался её успокоить и утешить, снова и снова заставляя меня удерживать два неистово дёргающихся тела. И встали они, и суетливо бегали по комнате только, когда уже рассвело, и по улице, под новую, тревожную музыку из дурацких, хриплых рупров, слышались тяжёлые шаги мужчин, и лёгкая поступь женщин... Почему тогда женщины шли молча?
Да, тогда, следующим утром Миша ушёл... Надолго... Мне было легко и просто – Роза на мне была ночами одна. Порой, она вновь начинала плакать, а я не понимал, что я делаю не так, что бы не тревожить её сон.
Да, я помню тот день... Сначала был крик... Я даже не понял, что это кричала Роза. Когда она вошла, и села за тебя, даже отсюда я видел, как тяжело тебе было держать этот листок из школьной тетрадки, сохранивший треугольные очертания... А она молчала, усперев в тебя локти, и хотя мы оба не понимали, что случилось, но изо всех сил старались сдержать любые звуки, которые бы её могли потревожить...
Да, уже прошло немного времени... Да, Роза стала полнеть... Я не мог понять – почему? Ты, раньше всегда заставленный всевозможными яствами, забыл об этом весе, легко удерживая какие-то невнятные кусочки хлеба, и жестяную кружку с чаем. А я же, не знаю уж, каким чутьём, понимал, что Розе надо спать уютней и удобней... И делал для этого всё, что было в моих диванных силах.
Ах, каким сюрпризом было появление Розы... Ты помнишь? С непонятным, мяукающим, ворочающимся и неожиданно вопящим свёртком... Она положила его на меня, и назвала Мишей... И хоть я и был удивлён тем, что наш Миша так видоизменился, но был счастлив и горд, что его положили сперва на меня, а не на тебя! И мне сразу стало тепло! Что? Да, и мокро! Я не вижу ни малейшего повода смеяться! Тебе, старая водочная подпорка, не понять, как мне был приятно, когда Роза ругала Мишу, но без злости, нежно... Очень нежно, промакивая и вытирая меня...
Он уже бегал... Я помню этот день... Да, я помню, как Роза Мишу отправила спать, нервно ломая пальцы, и помню толстую вонючую жопу, обтянутую казёнными галифе, продавившую меня – от обивки до каркаса. Помню её неестесственный смех, помню гитару, брошенную на меня этим поцем... И ты... О, ты, единственный раз, поведший себя, как действительный член нашей семьи, и подломивший свою ножку, именно в тот момент, когда Роза обессиленно опрокидывалась на тебя, дав сползти по её ножкам дешевым сатиновым трусикам, и уже бессильно расставляя ноги, под наглым, неистовым напором обладателя галифе... Ах, как же он матерился, приложившись всем, чем можно об пол, а сытой рожей о тебя... Как Роза, левой рукой комкая расстёгнутый ворот бумазейки, а правой, судорожно запихивая между плотно зажатых ножек юбку, извиняясь, убежала к плачущему, разбуженному Мише...
Вот ты спрашиавешь – почему я говорю с еверйским акцентом? А как же? Мы же в еврейской семье! А в любой семье, не только животные, но и предменты домашнего обихода, обязаны походить на своих хозяев! Кто мне сказал эту чушь? Соседская этажерка! Она себя Натэллой называла, и мнила наследницей памяти предидущей хозяйки – царицы Тамары! Поэтому разговаривала с грузинским акцентом. И пусть Роза большую часть времени проводила молча, сидя на мне и осторожно и нежно поглаживая мою, стирающуюся с годами, но крепкую, и помнющую тепло их тел, обивку... Я был счастлив! Хотя, немного завидывал тебе, ибо Мишенька, терпеть не мог чинно сидеть на мне, и под неустанным, строгим Розиным взглядом читать книжку. А за тобой он проводил больше времени. Пусть вынужденно, елозя локтами и обильно орошая твою, некогда полированную поверхность, чернилами.
Да, настал снова мой день. Роза была тогда на вечерней смене. И Миша привёл Оленьку. Не пыжся! То, что они попили за тобой чай, неуклюже и стеснительно тыкаясь в кружки носом – ерунда. Когда они были на мне... Я не мог подсказать ему, как и что... Я не мог унять её дрожь и трепет... Но я впитал в себя эту безумную смесь молодости и любви – немного её крови и его семени.... Да, Оленька потом испуганно пыталась замыть это пятнышко. Но я, мастерски спрятав, предъявил следы Мишенькиного возмужания Розе. Чтож, понимающий, ласково укоризненный взгляд, которым она наградила Мишеньку... Как я мог ещё донести до Розы, что года бегут, и Миша уже не маленький непоседа.... И Оленьку, Роза, с того момента, в нашем доме, взялась опекать и оберегать не меньше, если не больше, чем Мишу...
Снова застолье! То был таки твой звёздный час. Именно за тобой сидели молодые! А гости были за принесёнными от друзей и соседей, деревянными и пластиковыми собратьями... И снова я был счастлив, стараясь дарить тепло и удобство двум молодым телам. Тогда, я не на шутку был напуган... Всё-таки надо учитывать мой возраст... Но, время от времени, в перерывах Мишиных и Оленькиных ласк, я украдкой бросал гордый взгляд на тебя, как обычно, мрачно и завистливо, изнемогающего под тяжестью немытой посуды и остатков еды, с воткнутыми, вонючими "бычками"...
Ах, когда принесли Сашеньку... Мне и подуматься не могло, что мои пружины могут нагреваться! Да, не надо было тебе тогда хихикать, когда я с тобой поделился своими чувствами. Мне так было тепло... И по традиции – мокро! Но, ой вэй, пусть так тепло и мокро будет всегда на душах людей, когда на их тело кладут крошечную девочку, в которой я всеми своими пружинками и заклёпками чувствовал незримое, еле ощутимое присутствие Розы и Миши... Ещё того Миши...
Да, Оленька росла... Ей надо было место... Чванливый, высокомерный железно-пластиковый манежик не хотел общаться ни со мной, ни с тобой. Он считал себя выша нас по рангу и положению... Чтож, у него были таки на то основания. Сашенька, вокруг которой вращалась вся Вселенная, под чутким и мудрым руководством бабушки Розы, больше времени проводила в решётках этого чудовища, нежели за тобой. Сидение за тобой, у Сашеньки ассоциировалось с впихиванием в неё ненавистной манной каши! Она тихо тебя ненавидила! А что – я? Я был для неё переодевалочным пунктом, на который мама Оля или баба Роза её усаживали, чтоб переодеть очередные порванные колготки или платье...
Зато ночами... Но, сперва вечерами... Роза лежала на мне, сняв очки, и устало откинув раскрытую книжку... И гладила, и нежно поглаживала спинку, или просто, кусочек обивки... В уголках глаз у неё поблёскивали слезинки, и я понимал, что она просто – счастлива. И, через меня, пытается передать кусочек, маленький отголосок своего счастья Мише... Тому, далёкому, своему Мише, с которым так, как я, их ничто больше не связывало...
Что я мог???!!! Ну, что я мог ещё сделать???!!! Днём, когда Роза прилегла отдохнуть, и я почувствовал, как становится тише её дыхние... Как вдруг, чуть легче, на граммы, стало такое мне родное, знакомое тело... Я кричал тебе: - "Сделай хоть что-нибудь!!!!!!!!!"... Что ещё ты мог, мой старый товарищ, незаметный, незаменимый, обыденный член нашей семьи, кроме, как подогнуть свою старую, расшатнную, испытанную ножку, и с грохотом обрушить на пол швейную машинку, на которой Роза взялась подшить своё старое платьице, чтобы Сашенька могла соорудить из него костюм ведьмы, для какого-то школьного вечера... Сашенька прибежала на шум первая, и рыдая, кинулась тормошить Розу... Плачущая Оленька несвязно кричала в телефон, пытаясь объяснить врачам адрес...
Мы не должны с тобой винить Мишу. Мы жили не в большой квартире. И, когда надо было поставить гроб с Розой, им было нужно место... Да, на составленных стульях это было сделать ниже и удобней. И когда тебя, безжалосто выломав с корнем шурупы, разобрав на несколько, неожиданно ставших жалкими и никчемными, деревяшек, понесли на двор, на свалку... Я единственное, что смог, послать тебе последний благодарственный привет... Неожиданно, для недоумённо обернувшихся людей, жалобно и пронзительно скрипнув своими, уже, увы, начавшими ржаветь пружинами...Прости и прощай, друг...
После похорон, они затеяли ремонт... Я не осуждаю людей. Новые времена, новые обои, новая мебель... Сашенька первая сказала, что ей бы хотелось иметь модный немецкий "уголок". "Я тоже немецкий!" - хотелось крикнуть мне... Но я понимал, что вряд ли буду услышан... И, тем более, понят... Меня вынесли во двор. Через пару дней загрузили в большую, железную, дурно пахнущую машину и повезли... Я понимал, что не являюсь "антиквариатом", как иногда шутили Сашенькины друзья, устало плюхаясь на меня в перерывах между разудалыми танцами... И преопределял свою судьбу, как тихое догнивание и ржавение в какой нибудь лавке старьёвщика...

- Давай, давай! Чё возюкаетесь!? Кантуй и бросай его нах...
Серёга достал канистру, обильно полил небольшую кучу мебели, состоящую из разломанных стульев и шкафов, особое внимание уделив только что привезённому, здоровому дивану, закурил, и сладостно и глубоко сделав затяжку, кинул спичку на кучу хлама. Занялось быстро и весело.
- Ну, ладно, я на сегодня всё! – он повернулся к плотному, небритому мужику. – Всё я говорю, на сегодня! Ты, со своей свалкой, гляди, завтра у меня куча работы, чтоб в норме был... Чего?
- Ничего. Я ничего не сказал...
- Аааа... А то послышалось...
- Это пружины в дивание...
- Ну, и ладно, а то чёрти-чё слышится... Пока! – и Серёга бодрым шагом пошёл к машине.

Про экстремала Диму

Есть у меня приятель, любящий всякие риски, непонятки... Пожалуй, можно гордиться наличием такого человека, лезущего туда, куда нормальный - не полезет. Человека, с которым случаются всяческие истории. Причём - постоянно.
Поведаю я о нём мировой общественности. Хотите - верьте, хотит - нет.

Скалистые пчёлы.

Поплёлся он, весь из себя радостный, такой, с группой таких же на голову ебанутых энтузиастов, по скалам побродить. Он это дело любит, знает и разбирается. Ну, там - верёвки, карабины, страховки, крючки... И прочая хрень, в которой я, например, ни уха, ни рыла.
Все такие нарядные, разноцветные. По случаю лета - в обтягивающих, тонких комбинезонах. На головах каски...
Группа добралась до Онтарийских скалистых достопримечательностей, и стали они лазать вверх и вниз. Девушки повизгивали от страха и уовольствия, а мужики оглашали окрестности бодрыми, радостными матюгами. В общем, всё у них было хорошо, и им было здорово!
Залез Димон на высокую отвесную скалу, и решил спуск осуществить.
Закрепился, как положено, и начал плавно вниз скользить. Периодически ногой отталкиваясь от плывущей вверх отвесной стены.
Пчёлы это были, или осы - не знаю. Но они были дикие. В смысле - не цивилизованные. И гнездо имели "вдали от шума городского". Аккурат на той самой скале. А конкретно - именно на пути следования отважного Димы.
Жужжали себе они спокойно, занимаясь своими делами, и никого не трогали, именно до того момента, пока говноступ 45 размера, в котором находилась нога Димона, не совершил давительное движение от верхушки осиного домика, до его основания.
Пчёлы забили тревогу... Не... Не так. Они конкретно охуели!!! Ну, представьте себя на их месте? А давать отпор аргессору, как показывает практика, могут все живые существа.
Первые эскадрильи поднялись по тревоге мгновенно, и сходу стали пикировать на висящую на верёвках Димину тушку.
Отажный экстремал начал гордо и непобедимо отмахиваться всеми свободными конечностями.
Увидя сопротивление со стороны агрессора, в пчелином штабе было оперативно принято решение о мгновенной и всеобщей мобилизации, и в воздух поднялся весь личный пилотажный состав гнезда.
Судорожно извивающийся Дима, оценил превосходящие силы противника, прикинул расстояние до горизонтальной поверхности, и начал спуск с максимально возможной скоростью.
Народ, стоящий внизу и наблюдающий все перепитии воздушного боя, увидели спускающегося к ним с небес скалолаза, окруженного облаком свирепо гудящих существ.
Как потом с обидой сказал Димон: - "Не... Ну, бля... Видят же... Нет бы помочь... Хоть словом... А они только заорали - мол, нахуй ты их всех к нам тащишь?"
Но, вернёмся на поле боя.
Ускорить спуск, из-за конструкции карабина, Дима не мог. И дрыгая ногами полз вниз с максимально возможной, в данном случае, скоростью.
Дрыганье ног, полосатыми штурмовиками было воспринято, как применение невиданного доселе оружия, и отважный пчелиный камикадзе, решил пойти в смертельную атаку. А именно - на то место, откуда начинались две огромные кривые палки, одна из которых так коварно и вероломно разрушила их домик.
Напоминаю о тонкости и атласности того, что было на Диме надето...
Выстел пчелиного истребителя был меток и яростен!
..."А вас, когда нибудь, в хуй пчёлы кусали?"... Так, со снисходительной улыбкой будет спрашивать Дима... Потом, позже...
А тогда, сверху раздался такой вопль, что народ стоящий внизу, кинулся врассыпную, да и пчёлы, кружащие вокруг Димона, оторопело шарахнулись.
Тут уже скалолазу было не до плавных спусков,и он... разжал руки.
Хорошо, хоть до земли уже было не очень высоко. Но, один хрен, кобчиком он уебался знаменито.
Кинулись к нему люди, а он, шипя и матерясь, за конец двумя руками держится, и водки просит.
И вот лежал он потом у костра на боку...
Ко рту водку подносили, мужики сочувственно крякали, девушки испуганно поглаживали гордые, выпуклые плечи...
Болела жопа и конец...
А вверху непобедимо кружили эскадрильи полосатых зверей, оглашая окрестности зычным жужжанием и гудением.

Возвращаемся с Димоном с работы. Весь день был осенний, холодный дождь. Вымокли изрядно, продрогли.
В машине вовсю раскочегарил печку. Отогрелся. А Димка по-прежнему - Хачатуряна зубами выстукивает.
- Ты, чего? Неужели так уж замёрз? Ты же экстремал!!
- Да, экстремал... Но очень, блядь, мерзлявый... Хотя в холодах приходилось бывать... Вот помню, один раз...

Эльбрусский туалет

Решил Дима покорить горы. Ну, хоть одну. А его, как раз, нелёгкая в Питер занесла. Друзья у него там, и он, порой, к ним из Канады наведывается. То в эпизоде в "Ментовских войнах" снимется - палец сломает, то по пьяни с фрегата-ресторана, ("Кромверк", кажется), навернётся.
А тут, как раз совпали - его тайная мечта, и альпинистский порыв друганов. У них и экипировка грамотная, профессиональная. И снаряжение.
А Димону - чего? Приспичило, так побежал в какой-то магазин, и купил комбинезон с капюшоном. Шоб покрасивше!
Собрались и поехали Эльбрус покорять. Не, до вершины он добрался без приключений, а вот на спуске... Ну, как же без них-то?
Встали лагерем. Выпили, закусили. Захотелось человеку по нужде.
Ну, он встал и отошёл от костра подальше, за кустики, болезный.
Разоблачился, угнездился...
Народ у костра, аккурат кан с чаем с проволоки снимал. И тут раздался такой вопль, что кан с чаем на костёр и пролился, этаким Ниагарским водопадом.
Народ замер, гляда друг на друга перепуганными глазами.
- Что случилось-то...
И тут, вслед за воплем, раздались такие переливы и вариации отборнейшего мата, что в облегчённом выдохе народа, что, мол, живой, слышались даже нотки уважения...
А дело было так.
Закончил Дима нужду справлять, и встав, аккуратно расправив и застегнув комбез, (дабы не порвать и не запачкать), капюшончик-то на головушку и накинул.
Или констукторы и дизайнеры сего комбеза чего не додумали, или Димон так сподобился угнездиться...
Но все отходы продуктов жизнедеятельности, коими капюшон оказался полон, он на головушку и водрузил.
Моральный и нравственный ущерб он возмещал непрерывным матом, в течение, наверное, часа.
А вот комбез пришлось выбросить.


Навес

Рашил Дима у себя на заднем дворе сделать навес. Ну, типа, чтоб от дождя и солнца, шашлык спокойно жарить в любую погоду, и вообще...
Есть у него подруга. Нормальная девушка, не "экстремал". К Диминым приключениям относящаяся спокойно, но - настороженно.
К его идее отнеслась без должного воссторга, но с пониманием. Заодно вызвалась помочь в строительстве. Ибо был выходной день, и её обуяли садоводческие заботы. Закуплен был намедни огромный красивый розовый куст, который, с корнями, завёрнутыми в мокрую тряпку, ожидал своей высадки.
- Сначала выроем четыре глубоких отверстия в земле.
- Зачем?
- Воткнём несущие столбы, зальём бетоном, а уже на них крышу замастырим.
- А дырки чем рыть будем?
- Хмм... Дырки, дорогая, у людей в задницах! А мы будем бурить отверстия!
- Ладно, ты езжай, а я пока розы посажу. Ну, посмотри, какая прелесть!
- Угу, только стОит эта прелесть - охренеть можно...
Через час Димон вернулся домой. Выгрузил четыре кондовых столба, и, усираясь, выволок, устрашающего вида, бурильную установку. Огромную и тяжелую.
- Ты решил у нас на участке нефть поискать? - скептически глядя на огромный бур, спросила Наташа.
- Не умничай! Помогай лучше... Я на 4 часа эту машину в Хом Дипе на прокат взял.
- И мы за 4 часа успеем?
- Смеёшься?! "Машина звер, слушай!"(с) Тут за полчаса управимся!
Короче, разметил Димон, места, где бурить надо. Воткнул бур поглубже, чтоб не упал, и включил клавишу...
А нифига. Молчит агрегат.
- Чё, сломанный дали? Ну, блин, чё за фигня?
- А ты кабель в розетку включил?
- Точно, забыл. Держи. Крепко держи! Чтоб не упал! Я - сейчас.
И, проверив крепкость зажатости Наташкиных ладошек на ручках агрегата, пошёл в гараж.
Ровно в ту секунду, как он воткнул штепсель в розетку, он понял - агрегат исправен, ибо Наташкин вопль, раздавшийся снаружи, весьма быстро прошёл все слышимые спектры частот и вышел на ультразвук.
Метнувшись к месту событий, Дима увидел неподвижно стоящий, воткнутый в землю бур, и нарезающую вокруг него круги Наташку, судорожно вцепившуюся в ручки установки.
Взрыхлённая земля под её ногами, отчётливо приобретала очертания правильной окружности.
- Выключи!!!!!!!!!!!!!
- Отпусти!!!
- Выключиииииии!!!!!!!!!!!!!!
- Отпусти!!!!!!!!!!!!
- Выыыыыключииииииииии!!!!!!!!!! Маааамааааааа!!!!!!!!!!!!!!!
До Наташки было ближе, чем до розетки, и Димон отважно кинулся к ней, поймал на вираже, и отчаянно рванув, рухнул с боевой подругой...
Верно, на только, что вкопанный пышный розовый куст.
Лёжа на "ковре из роз", с жопой, утыканной острыми шипами, Димон слушал гневную, обличительную тираду, и грустно размышлял, сколько придётся сегодня выпить, чтоб забыть такой поганый, но так хорошо начинавшийся день.

суббота, 23 марта 2013 г.

О женщинах


Бежали года чередою,
Стремительно вехи неслись,
Мой друг, мы старели с тобой,
Увы, нас не красила жизнь.
Но в вихре забот и волнений,
Повсюду, (и там есть и тут),
Венец существует творенья,
Венец этот - бабой зовут.
Меняли года и их тоже,
Одежда менялась и стать.
И нам сквозь пропитые рожы,
Сложней всё отличья сыскать.
Из Смольных пенат, как тростинки,
Выпархивали девы в жизнь.
Их жизнь превращала в дубинки,
В такие, что только держись!
И силой они наливались...
А мы к ним букеты из роз,
Таскали, к ногам преклоняясь,
Не видя тех метаморфоз.
Увы, уточнённых созданий,
Нам сложно сейчас отыскать,
Про нынешних баб в назидание,
Нам всем, я хочу лишь сказать:
Коня на скаку остановит,
В горящую избу введёт,
И там на углях приготовит...
Затем с аппетитом сожрёт!

Самоирония

В жизни так много неправды и зла!
Хочется часто нам грохнуть козла!
Или козлиху... Но выхлоп обычно -
Гневным стихом разразиться публично!

Размышлизм текущего момента

В жизни всякое бывает,
Можно быть и одиночкой.
Бегать волком, и ночами громко выть.
Но порою убивает,
Нас общинность заморочкой,
С кем-то вместе нам зачем-то надо быть!

Можешь – ярым коммунистом,
Хочешь - будь антисимитом.
Иль массоном будь, ну, правда, коль возьмут.
Онанистом, атеистом,
Наркоманом будь убитым,
Станешь чёртом, если к стенке вдруг прижмут.

Я не левый, я не правый,
Я не сбоку, и не с краю.
Я не бьюсь в церквАх своим, до крови, лбом.
Я весьма свободных нравов,
БлажУ песни и играю.
Кто на небе есть - узнаю я потом.

Я стараюсь избегать объятий потных.
На мякине ты меня не проведешь.
И со мной всегда по жизни три животных:
"Бляха-муха", "Ёшкин-кот", "Едрёна-вошь"!...